Неточные совпадения
Портрет Анны, одно и то же и писанное
с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только после Михайлова перестал
писать свой портрет Анны, решив, что это теперь было излишне.
Картину же свою из средневековой жизни он продолжал. И он сам, и Голенищев, и в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более похожа на знаменитые
картины, чем
картина Михайлова.
Красавица-кормилица,
с которой Вронский
писал голову для своей
картины, была единственное тайное горе в жизни Анны.
— Черт
с ними,
с большими
картинами! —
с досадой сказал Райский, — я бросил почти живопись. В одну большую
картину надо всю жизнь положить, а не выразишь и сотой доли из того живого, что проносится мимо и безвозвратно утекает. Я
пишу иногда портреты…
Он хотел показать
картину товарищам, но они сами красками еще не
писали, а всё копировали
с бюстов, нужды нет, что у самих бороды поросли.
— Ты, говорит, здесь масляной краской в трактир
картины мазал и
с архиреева портрета копию снимал. Можешь ты мне
написать краской
картину одну?
Она была высокого роста, смугла,
с ярким румянцем,
с большими черными глазами и
с косой, которая, не укладываясь на голове, падала на шею, — словом, как на
картинах пишут римлянок.
От скуки Орлов не знал, что начать. Пробовал он и хрустальную фабрику заводить, на которой делались средневековые стекла
с картинами, обходившиеся ему дороже, чем он их продавал, и книгу он принимался
писать «о кредите», — нет, не туда рвалось сердце, но другого выхода не было. Лев был осужден праздно бродить между Арбатом и Басманной, не смея даже давать волю своему языку.
В то время, когда живописец трудился над этою
картиною и
писал ее на большой деревянной доске, черт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею
картину; но, несмотря на все, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и
с той поры черт поклялся мстить кузнецу.
Я смутился еще более и сообщил мое недоумение Евсеичу; он сам попробовал посмотреть на
картину с разных сторон, сам заметил и дивился ее странному свойству, но в заключение равнодушно сказал: «Уж так ее живописец
написал, что она всякому человеку в глаза глядит».
Они — муравьи, трутни, а ты — их наблюдатель и описатель; ты срисуешь
с них
картину и дашь ее нам и потомству, чтобы научить и вразумить нас тем, — вот ты что такое, и, пожалуйста,
пиши мне письма именно в такой любезной тебе форме и практикуйся в ней для нового твоего романа.
Писал он, что не в силах выразить своих мучений; признавался, между прочим, что вполне сознает в себе возможность составить счастье Наташи, начинал вдруг доказывать, что они вполне ровня;
с упорством, со злобою опровергал доводы отца; в отчаянии рисовал
картину блаженства всей жизни, которое готовилось бы им обоим, ему и Наташе, в случае их брака, проклинал себя за свое малодушие и — прощался навеки!
Да ведь как взялся-то, разбойник!
картину с него
пиши!
Человек comme il faut стоял выше и вне сравнения
с ними; он предоставлял им
писать картины, ноты, книги, делать добро, — он даже хвалил их за это, отчего же не похвалить хорошего, в ком бы оно ни было, — но он не мог становиться
с ними под один уровень, он был comme il faut, а они нет, — и довольно.
Разинув рот от ужаса, он
с полминуты сидит, выпуча глаза на публику,
с таким уморительным выражением трусливого испуга, что решительно
с него можно было
писать картину.
На полянке,
с которой был виден другой конец пруда, стоял мольберт, за ним сидел в белом пиджаке высокий, величественный старец,
с седой бородой, и
писал картину. Я видел только часть его профиля.
Дни проводил я в этой тишине, в церковных сумерках, а в длинные вечера играл на бильярде или ходил в театр на галерею в своей новой триковой паре, которую я купил себе на заработанные деньги. У Ажогиных уже начались спектакли и концерты; декорации
писал теперь один Редька. Он рассказывал мне содержание пьес и живых
картин, какие ему приходилось видеть у Ажогиных, и я слушал его
с завистью. Меня сильно тянуло на репетиции, но идти к Ажогиным я не решался.
Я утвердился в этом решении и, в ожидании Надежды Николаевны, попробовал
писать кое-какие аксессуары
картины, думая успокоиться в работе; но кисть прыгала по холсту, и глаза не видели красок. Я оделся, чтобы выйти и освежиться на воздухе; отворив дверь, я увидел, что перед ней стоит Надежда Николаевна, бледная, задыхающаяся,
с выражением ужаса в широко раскрытых глазах.
Я снял холст
с мольберта и поставил его в угол лицом к стене. Неудача сильно поразила меня. Помню, что я даже схватил себя за волосы. Мне казалось, что и жить-то не стоит, задумав такую прекрасную
картину (а как она была хороша в моем воображении!) и не будучи в состоянии
написать ее. Я бросился на кровать и
с горя и досады старался заснуть.
Нужно поговорить об этом
с Л., он
напишет статейку и кстати прокатит Рябинина за его
картину.
Вскоре пришел Алексей. В праздничном наряде таким молодцом он смотрел, что хоть сейчас
картину писать с него. Усевшись на стуле у окна, близ хозяина, глаз не сводил он
с него и
с Ивана Григорьича. Помня приказ Фленушки, только разок взглянул он на Настю, а после того не смотрел и в ту сторону, где сидела она. Следом за Алексеем в горницу Волк вошел, в платье Патапа Максимыча. Помолясь по уставу перед иконами, поклонившись всем на обе стороны, пошел он к Аксинье Захаровне.
— Я возмущен! — закричал Бутронца. — Вы войдите в мое положение! Я, как вам известно, принялся по предложению графа Барабанта-Алимонда за грандиозную
картину…Граф просил меня изобразить ветхозаветную Сусанну…Я прошу ее, вот эту толстую немку, раздеться и стать мне на натуру, прошу
с самого утра, ползаю на коленях, выхожу из себя, а она не хочет! Вы войдите в мое положение! Могу ли я
писать без натуры?
— А я к вам
с просьбой, — начал он, обращаясь к Клочкову и зверски глядя из-под нависших на лоб волос. — Сделайте одолжение, одолжите мне вашу прекрасную девицу часика на два!
Пишу, видите ли,
картину, а без натурщицы никак нельзя!
С нами особенно сошелся один журналист, родом из Севильи, Д.Франсиско Тубино, редактор местной газеты"Andalusie", который провожал нас потом и в Андалузию. Он был добродушнейший малый,
с горячим темпераментом, очень передовых идей и сторонник федеративного принципа, которым тогда были проникнуты уже многие радикальные испанцы. Тубино
писал много о Мурильо, издал о нем целую книгу и среди знатоков живописи выдвинулся тем, что он нашел в севильском соборе
картину, которую до него никто не приписывал Мурильо.
За два
с лишком года, как я
писал роман, он давал мне повод и возможность оценить всю свою житейскую и учебную выучку, видеть, куда я сам шел и непроизвольно и вполне сознательно. И вместе
с этим передо мною самим развертывалась
картина русской культурной жизни
с эпохи"николаевщины"до новой эры.
Этого нельзя было «скупить» и выставить, но это положили заказать
написать на
картине живописцу Петру Соколову: «Он, правда, берет дорого, но он свой брат дворянин и
с ним можно поторговаться».
Верьте или нет, мой почтеннейший, и вы, любезнейшая из любезнейших, а может статься, и прекраснейшая; говорите, если вам угодно, что я
написал это предисловие именно
с целью представить
картину Москвы, обновленной и украшенной великим Иоанном —
картину, которая не могла попасть в мой роман: возражать не буду.
Фебуфис отнесся к тому и к другому
с полным легкомыслием и даже бравировал своим положением; он ни
с того ни
с сего
написал своему государю, что очень рад не возвращаться, ибо из всех форм правления предпочитает республику, а насчет
картины, компрометировавшей даму и кардинала, объявил, что это «мечта живописца», и позволял ее видеть посетителям.
В искусстве все зависело от него, как и во всем прочем: он осматривал все произведения учеников
с мелом в руке и
писал своею рукой на
картине свое безапелляционное решение.